ВСТУПЛЕНИЕ

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,¹
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса².
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье…
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой…
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Всё прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

«Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…»

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито…
Cонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает…³
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури…
И спорить стало ей невмочь…
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело — воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! всё гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы⁴
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки… Боже, боже! там —
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?

И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн — и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом…
Что ж это?..
Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит… идет… еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты —
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений …
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц — он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось — он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой…
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился — и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?⁵

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Альгаротти где-то сказал: «Pétersbourg est la fenêtre par laquelle la Russie regarde en Europe» .

² Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***.

³ Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений — Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было — Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.

⁴ Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф.

⁵ Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана — как замечает сам Мицкевич.

Prologue

On the banks of a wilderness of water

one man stood, brimming with thoughts,

as his eyes advanced to the horizon.

The breadth of the river surged forward,

and a single, ramshackle canoe sped by.

Along the moss-ruled, swampy shores

he saw the dark and scattered huts

of the godforsaken Finns;

and the forest, foreign to the sun,

sounded around him.

And he thought:

It’s here we’ll threaten the Swedes from,

where we’ll set our city’s first stones

to spite our power-drunk neighbours.

We’ll make a slave of nature,

hack a window through to Europe

and by this sea put down firm feet.

All flags will find their way

across these waves, to our feast

out here in these wastes.

            One hundred years have passed,

and the young city’s become the marvel

of the midnight regions, has risen

from the dark forests, from the sweat

of the marsh, luxuriant and confident.

Where nature’s neglected stepson,

the Finnish angler, sat by himself

on low banks to cast a fraying net

into unplumbed depths, now

the stern hulks of palaces and towers

crowd shores busy with life,

and ships from all ends of the earth

jostle towards rich jetties;

the Neva is draped in granite,

bridges raised across its waters,

islands wearing the warmth

of green gardens; in the glow

of a capital still in its youth,

old Moscow now seems

fainter, a purple-clad widow

stood before a new tsarina.

            Oh act of Peter, I’m in love

with your strict and structured form,

the Neva’s commanding course,

its granite banks, the design

in the iron railings, the translucent

dusk and sheen of the moonless,

dream-soaked nights.

As I write in my room I need

no lamp. Bright giants are asleep

on the empty streets,

and the needle of the Admiralty shines,

and banning the gloom from gold skies,

dusk hurries on towards dawn,

and night’s a half-hour, no more.

I’m in love with your brutal winter’s

frost and immobile air, the sprint

of skates along the broad river,

girls’ faces brighter than roses,

with ballrooms, their lights and noises;

and – when it’s time for the single

to get down to some serious drinking –

the hiss of foaming glasses,

the rum-punch’s blue flame.

I’m in love with the glittering force

of the drills on the Field of Mars,

the singular beauty of foot-soldier and horse,

the shreds of victorious banners

in the strict, rippling ranks,

with the bronze that flashes on caps

shot through in battle. War capital,

I’m in love with the smoke at the fort,

the thunder, when the Tsarina of the North

bestows her son to the empire,

or Russia has vanquished its enemies

once more, or when the Neva

cracks open its pale blue ice,

bundles it off to the Baltic,

and, sensing the spring, exults.

Let that beauty increase,

great city of Peter’s.

May the elements, now defeated,

make their peace with you. Let

the Finnish waves forget

their ancient enemy and prisoner,

their futile malice fail to unsettle

Peter’s everlasting vision.

            There was a time of terror,

you’ll remember it well… Friends,

this is the theme of the events

I’ll relate in my bleak story.

Full version available from Longbarrow Press

http://longbarrowpress.com/current-publications/

Vorwort 

In zukunftsträcht'gem Sinnen stand

Zar Peter an dem öden Strand

Und blickte seherisch ins Weite.

Ein armer Fischerkahn entschwand

Gen Westen in des Stromes Breite.

Am sumpfumsäumten Ufer sah

Man Elendshütten hier und da.

Gewalt'ge Waldungen erstreckten

Sich beiderseits den Fluß entlang,

In die kein Strahl der Sonne drang,

Da Nebelschleier sie verdeckten.

»Wir gründen eine Stadt hier«, sann

In sich gekehrt der große Mann,

»Zum Trotz dir, stolzgeblähter Schwede,

Und unserm Reich eröffnen wir

Ein Fenster nach Europa hier.

Dies sei der Platz für unsre Reede.

Wir fassen festen Fuß am Meer;

Noch nie bei uns gesehne Gäste

Auf Schiffen finden zu uns her,

Und wir bewirten sie aufs beste.«

Aus Sumpf und Waldungen ist hier -

Ein Traum in mitternächt'gen Landen -

Nach hundert Jahren Rußlands Zier,

Die stolze Newastadt entstanden.

Wo einst das Stiefkind der Natur,

Der arme Finne, nah der Küste

Sein kümmerliches Segel hißte

Und zu den morschen Netzen fuhr,

Da brüsten sich an den Gestaden

Des Stromes prunkvolle Fassaden

Von Schlössern jetzt in Reih und Glied,

Und seine Ufer säumt Granit.

Die Schiffe aller Länder tragen

In unsern Hafen kostbar Gut;

Gewalt'ge Brückenbogen ragen

Hoch über der bewegten Flut,

Und schattig-grüne Gärten schmücken

Die Inseln beiderseits der Brücken. -

Die Witwe des Monarchen hat

Der jungen Kaiserin zu weichen,

So muß die alte Zarenstadt

Vor Petersburg die Segel streichen.

Ich liebe die vor hundert Jahren

Von Peter angelegte Stadt,

Der Newa kraftvolles Gebaren,

Den Quai, den man errichtet hat,

Die Lage der Befestigungen,

Der Sommernächte Dämmerungen,

Die, wenn die Sonne untergeht,

Bis morgens unverändert bleiben;

Ich kann im Zimmer lesen, schreiben.

Im weißen Licht des Nordens steht

Der Pfeil der Admiralität,

Von einem Häusermeer umgeben.

Beim letzten Abendschein erwacht

Bereits das Morgenrot zum Leben;

Ein halbes Stündchen bleibt der Nacht.

Ich lieb des strengen Frostes Klirren,

Die kalte, regungslose Luft,

Das Schellenläuten an Geschirren,

Der rotbäckigen Mädchen Duft,

Die Ausgelassenheit auf B.ällen,

Den Abend unter Junggesellen

Mit lebhaftem Gespräch beim Sekt -

Hier herrscht viel Spaß, hier man sich neckt. -

Ich liebe kriegerisches Spielen

Der Regimenter vor der Stadt,

Kavallerie und Fußsoldat,

Die bunte Uniform der vielen:

In Viererreihn folgt Zug auf Zug

Berittene auf blanken Rossen,

Zerschlissen ist das Fahnentuch,

Ein Teil der Helme ist durchschossen. -

Ich liebe den Geschützsalut

Im Dunkel früher Morgenstunden,

Wenn eine Kaiserin entbunden,

Wenn weithin hallend kund er tut;

Daß Rußland einen Sieg errungen,

Und später bei dem Friedensschluß;

Lieb ihn im Frühjahr, wenn dem Fluß

Sich zu befrein vom Eis gelungen,

Er nun im Sonnenlicht frohlockt,

Da seine Strömung nirgends stockt.

Auch du frohlocke, Petersburg,

Und steh wie Rußland ohne Schwanken;

Du zwingst die Elemente durch

Den Newakai in ihre Schranken.

Vergessen sei der alte Groll

Des Stromes in vergangnen Tagen.

Des Zaren letzte Ruhe soll

Kein Hochwasser zu stören wagen.

På ödsligt gråa vågors strand

i tankar djupt försänkt han stod

och såg mot fjärran. Framför honom

rann floden bred; en rankig båt

med strömmen drev som övergiven.

Bland strandens mossbelupna träsk

sågs här och var en koja svart —

en finnes torftigt mörka boning.

Och skogen — dit ej solens ljus

förmådde genom dimman tränga —

den susade.

Han tänkte så:

Just härifrån skall svensken hotas,

här skall vi bygga upp en stad

som trotsar denne sturske granne.

Här har naturen oss beskärt

att ända fram till havet nå

och öppna fönstret mot Europa.

På nya vågor till vår hamn

skall skepp från alla länder gå —

det blir för oss en fest på havet.

Ett sekel gick: där stod en stad,

ett midnattssolens sköna under;

ur mörka skogar och ur träsk

den vuxit fram i prakt och stolthet.

Där finske fiskaren en gång

- av ödet grymt och njuggt behandlad

allena vid den låga strand

lagt ut i obekanta vatten

sitt slitna nät — där trängs i dag

på stränder myllrande av folk

ofantliga palats och tempel

och underbara torn; och skepp

som sökt sig hit från jordens hörn

i klungor styr mot rika kajer;

och i granit har Neva klätts

och broar slagits över vattnen;

av trädgårdar i dunkel grönska

har stadens många öar täckts;

inför den nya huvudstaden

ter sig Moskva, den forna, blek —

en änkedrottning klädd i sobel

inför sin efterträderska.

Dig, Peters skapelse, jag älskar:

din stränga, sköna byggnadsstil

och Nevafloden bred och mäktig,

dess stränder blanka av granit

och dina räckens smidesmönster,

din vita, tankfullt stilla natt,

ditt genomskinligt klara dunkel

då kan jag sitta i mitt rum

och se att skriva utan lampa

och lika tydligt se de stora

palatsen utmed öde stråk

och Amiralitetets nål

som glänser blank; och nattens mörker

där uppe i den gyllne skyn

får blott en kort respit då skymning

av soluppgång snart efterträds.

Jag älskar dina stränga vintrars

orörligt stela luft och köld

och slädarna på Nevas isar

och flickansikten rosiga

och balens prakt och sorl och samtal

och glögg som flammar upp i blått

och vinet som i glasen spritter

i muntra unga herrars lag.

Jag älskar Marsfälten, de ljusa,

som lever upp i krigisk lek:

kavalleri, infanteri

i vackra uniformer båda

och deras täta, slutna led

där rivna segerfanor fladdrar

och deras hjälmars brons som glänser

av kulor genomborrade.

Jag älskar, krigarstad, din fästnings

och dess kanoners rök och dån

då midnattssolens drottning framfött

en arvinge till Rysslands tron

och då vårt Ryssland — praktfullt, stolt

i segermarschen defilerar

eller då Nevas blåa is

gått upp och förs mot havet ut

och jublar inför vårens aning.

Var stolt, du Peters stad, och stå

orubbligt fast som Ryska riket

och må din seger leda till

försoning med naturen som besegrats;

må finska böljor glömma nu

sin forna fångenskap och hätskhet

och ej med fåfäng vrede störa

tsar Peter i hans sista sömn!